Мой отец, человек, безусловно, харизматичный и креативно–прагматичный, всегда подходил к кулинарии как к пространству личной суверенности. В этом процессе отчётливо прослеживается его неприятие как кулинарных, так и общественных условностей. Его кухня — это территория суверенного волеизъявления, свободного от догматов гастрономической этики.

Вот один из многочисленных примеров его кулинарного творчества. В обывательском представлении суп — это жидкое блюдо, подлежащее разогреву и, в конечном итоге, потреблению. Однако в нашей семье, благодаря отцу, суп проходит путь трансгрессии, граничащей с гастрономическим экзистенциализмом.

Суп не греется. Разогревание пищи — это акт покорности бытовому комфорту, а мой отец, как истинный автономист, следует другому пути. Он берёт суп и выкладывает его на сковороду, совершая, таким образом, жест иерархического переворота: жидкое становится твёрдым, мягкое — жёстким. Тут начинается настоящая кулинарная революция.

В ход идёт лук — в объёмах, которые можно было бы назвать фискально неоправданными, если бы речь шла о рыночной экономике. Далее добавляются чеснок и два вида перца — чёрный и красный. Мука (здесь прошу внимания) выполняет функцию структурного каркаса, обеспечивая блюду необходимую вязкость — как некоторым политическим системам требуется искусственно поддерживаемая стабильность. Томатная паста вносит элементы агрессивной модернизации, смещая первоначальный акцент и превращая суп в суверенное, но малоузнаваемое новообразование.

На этом этапе кухня уже окутана дымом — этот момент можно интерпретировать как предельно наглядный символ парового давления гражданского общества, стремящегося к свободе, но временно ограниченного рамками кухонного пространства. После завершения процесса суп, вернее, его мутировавшая версия, выносится на балкон. Охлаждение на балконе, как и все балконные явления в нашей истории, занимает промежуточную позицию между публичным и частным, как, скажем, политическое обсуждение в соцсетях.

Когда блюдо остывает и возвращается в кухонное пространство, отец завершает кулинарный акт обильной порцией майонеза. Майонез здесь — это консенсус, достигаемый поверх всех противоречий. Отец ест со сковороды, инструментом бескомпромиссным — металлической ложкой, которая, не стесняясь, скрежещет по поверхности сковороды, создавая звук, напоминающий предостережение. При этом он сопровождает процесс полушёпотом, почти интимно, но вполне осознанно: «Ух, бля». Эта фраза, прозвучавшая в контексте, обретает неожиданную философскую многослойность.

Любезное предложение присоединиться к трапезе я расцениваю как форму дипломатии. Однако я, будучи осторожной и предвидящей риски, отказываюсь. Конечные последствия, к сожалению, неизбежны: звуковые и ароматические эффекты после трапезы демонстрируют, что у любого действия, даже самого суверенного, есть непредсказуемые внешние издержки. От обоев, которые начинают отделяться от стен, до микроэкологических изменений в пределах жилой площади.

Таким образом, кулинарный метод моего отца представляет собой символический акт — одновременно политический, художественный и, безусловно, комический. В нём можно усмотреть элементы автаркии, деконструкции и классической постмодернистской иронии.