Какие же прекрасные в России новости. Путин отправил Императора Александра III под воду, немцы недовольны Шольцем, нобелевский лауреат даже слово "литература" написать не может.
И яйца. С яйцами что-то не то.
И яйца. С яйцами что-то не то.
Forwarded from Раньше всех. Ну почти.
Нобелевский лауреат по литературе неправильно написал слово "литература"
Лауреат Нобелевской премии по литературе этого года норвежский писатель Юн Фоссе сделал описку в слове "литература", написав в нем простое "т" вместо удвоенного, как требует норвежское написание (litteratur). Об этом сообщает газета Verdens gang. Курьез случился, когда Фоссе подписывал стул в ресторане Нобелевского музея, что является одной из традиций вокруг нобелевских торжеств в Стокгольме.
Лауреат Нобелевской премии по литературе этого года норвежский писатель Юн Фоссе сделал описку в слове "литература", написав в нем простое "т" вместо удвоенного, как требует норвежское написание (litteratur). Об этом сообщает газета Verdens gang. Курьез случился, когда Фоссе подписывал стул в ресторане Нобелевского музея, что является одной из традиций вокруг нобелевских торжеств в Стокгольме.
Forwarded from Лиссбуха
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Про классные подарки. Всем, кто живет в Португалии, очень актуален календарь на 2024 от OnlyFans. Там на каждом месяце — секси-вентилятор. Ведь fans — и они тоже. Я уже мокрый, короче.
Вчера в своём доме в деревне Фонтене-о-Роз под Парижем, не дожив недели до 94-летия, скончалась Марья Васильевна Розанова, издатель журнала "Синтаксис", диссидент, жена и соратник Андрей Синявского, незабываемый человек. Дмитрий Львович Быков в кратком некрологе написал "мой идеал человека".
Я впервые увидел Марью Васильевну в Москве году, кажется, в 1996 году. Тогда "Независимая газета", в которой я служил по литературной части, затеяла бороться с доминирующим положением премии "Русский Букер", вручавшей лучшему роману года немыслимые 12 тысяч долларов, при помощи своей собственной литпремии "Антибукер". МВ была звана в жюри. Быстрой, но будто танцующей походкой она выскользнула к месту речей, цепко сжала микрофон и произнесла ярким голосом трибуна: "Не надо этого противостояния. Обе премии надо совместить. Пусть будет один ЗАЕБУКЕР!" (и как в воду глядела).
Я написал "в своём доме под Парижем" и понял, что невыносимо хочется написать "в своей усадьбе". Технически это неправда, домик был не слишком велик, но риторически — да. Фонтене-о-Роз звала Розановкой и так объясняла адрес: поезжайте на электричке, сперва Malakoff, а там уж за Малаховкой и мы. Сам дом именовался "Голос из хора": на французские гонорары от этой книги Синявского его и купили. В подвале домика стояла компактная машина, на которой печатался журнал "Синтаксис", которому Марья Васильевна была и редактором, и корректором, и издателем, и печатником. Как вы начали журнал? — спросил я. "С тех пор, как я утратила талию и перестала ходить в магазины готового платья, — отвечала МВ с жеманным вздохом, — у нас с Синявским освободились кой-какие деньги и я решила купить типографию".
Про магазины готового платья, во всяком случае, ответ был совершенно точен: Марья Васильевна носила только то, что шила сама (см. фото, Вивьен Вествуд рыдает в носовой платочек из кольчуги). Это тоже была форма её диссидентства, которое распространялось на всё: от демократии до зубных щёток. "Вы же понимаете, что после 1993-го Ельцин — тиран?", спрашивала она легко и, не найдя в собеседниках согласия или сопротивления, разочарованно гасила огонь в глазах. С кем спорить, она выбирала сама и не разменивалась по мелочам.
"Я в детстве заметила, что если дерёшь зубы щёткой, то дёсны начинают кровить, а мне это совсем не понравилось, и я с тех пор больше никогда, ни разу в жизни. И вот, полюбуйтесь!" — МВ широко распахивает рот, полный крепких, каких-то ловких к укусу зубов.
Спорить и кусаться было её любимой игрой. На приёме всё того же Заебукера 1997 года к ней подвели худрука театра Ермоловой Владимира Андреева: "Вы Мария Василиевна? Я о вас много слышал. У вас правда такой плохой характер?" МВ улыбнулась ему в ответ лучезарнейшей, во все зубы, во все клыки улыбкой, и нежно проворковала: "Правда! Я им торгую".
Саша Шаталов пересказывал мне, мелко дрожа от беззвучного хохота, как сидел у них в гостиной "Голоса из хора", когда сверху из кабинета спустился седой уже и ссутуленный Синявский с письмом Владимира Максимова (создателя и издателя журнала "Континент", задушевного недруга) в руках : "Маша, я должен немедленно писать Максимову. Ты только погляди, что он пишет здесь. Это же возмутительно! Или может быть, надо даже не писать, а звонить". МВ выхватила трубку телефона из его рук: "Зачем лаять самому, если в доме есть собака?!" — и пошла чихвостить супостата.
Звала она всех преимущественно по фамилии и словечки метала ловкие: "Гаврилов, вы — рохля!"
Эта лихая воля к игре и свободе касалась всего. Рассказывая о событиях своей жизни, которых другим хватило бы на master degree по травме, МВ продолжала хихикать. "Когда Синявского посадили, мы жили в страшной нищете, не было решительно ничего и никакой возможности заработать что-нибудь тоже не было. А Егорка был совсем маленький, грудной. Но нас очень поддерживали друзья и мировая общественность за границей. Мне присылали какие-то вещи, прислали огромную коробку сухой смеси для малышей популярной европейской марки Blédina. Так я всем всегда и говорю, что мой сын — ребёнок, вскормленный блядиной!"
Я впервые увидел Марью Васильевну в Москве году, кажется, в 1996 году. Тогда "Независимая газета", в которой я служил по литературной части, затеяла бороться с доминирующим положением премии "Русский Букер", вручавшей лучшему роману года немыслимые 12 тысяч долларов, при помощи своей собственной литпремии "Антибукер". МВ была звана в жюри. Быстрой, но будто танцующей походкой она выскользнула к месту речей, цепко сжала микрофон и произнесла ярким голосом трибуна: "Не надо этого противостояния. Обе премии надо совместить. Пусть будет один ЗАЕБУКЕР!" (и как в воду глядела).
Я написал "в своём доме под Парижем" и понял, что невыносимо хочется написать "в своей усадьбе". Технически это неправда, домик был не слишком велик, но риторически — да. Фонтене-о-Роз звала Розановкой и так объясняла адрес: поезжайте на электричке, сперва Malakoff, а там уж за Малаховкой и мы. Сам дом именовался "Голос из хора": на французские гонорары от этой книги Синявского его и купили. В подвале домика стояла компактная машина, на которой печатался журнал "Синтаксис", которому Марья Васильевна была и редактором, и корректором, и издателем, и печатником. Как вы начали журнал? — спросил я. "С тех пор, как я утратила талию и перестала ходить в магазины готового платья, — отвечала МВ с жеманным вздохом, — у нас с Синявским освободились кой-какие деньги и я решила купить типографию".
Про магазины готового платья, во всяком случае, ответ был совершенно точен: Марья Васильевна носила только то, что шила сама (см. фото, Вивьен Вествуд рыдает в носовой платочек из кольчуги). Это тоже была форма её диссидентства, которое распространялось на всё: от демократии до зубных щёток. "Вы же понимаете, что после 1993-го Ельцин — тиран?", спрашивала она легко и, не найдя в собеседниках согласия или сопротивления, разочарованно гасила огонь в глазах. С кем спорить, она выбирала сама и не разменивалась по мелочам.
"Я в детстве заметила, что если дерёшь зубы щёткой, то дёсны начинают кровить, а мне это совсем не понравилось, и я с тех пор больше никогда, ни разу в жизни. И вот, полюбуйтесь!" — МВ широко распахивает рот, полный крепких, каких-то ловких к укусу зубов.
Спорить и кусаться было её любимой игрой. На приёме всё того же Заебукера 1997 года к ней подвели худрука театра Ермоловой Владимира Андреева: "Вы Мария Василиевна? Я о вас много слышал. У вас правда такой плохой характер?" МВ улыбнулась ему в ответ лучезарнейшей, во все зубы, во все клыки улыбкой, и нежно проворковала: "Правда! Я им торгую".
Саша Шаталов пересказывал мне, мелко дрожа от беззвучного хохота, как сидел у них в гостиной "Голоса из хора", когда сверху из кабинета спустился седой уже и ссутуленный Синявский с письмом Владимира Максимова (создателя и издателя журнала "Континент", задушевного недруга) в руках : "Маша, я должен немедленно писать Максимову. Ты только погляди, что он пишет здесь. Это же возмутительно! Или может быть, надо даже не писать, а звонить". МВ выхватила трубку телефона из его рук: "Зачем лаять самому, если в доме есть собака?!" — и пошла чихвостить супостата.
Звала она всех преимущественно по фамилии и словечки метала ловкие: "Гаврилов, вы — рохля!"
Эта лихая воля к игре и свободе касалась всего. Рассказывая о событиях своей жизни, которых другим хватило бы на master degree по травме, МВ продолжала хихикать. "Когда Синявского посадили, мы жили в страшной нищете, не было решительно ничего и никакой возможности заработать что-нибудь тоже не было. А Егорка был совсем маленький, грудной. Но нас очень поддерживали друзья и мировая общественность за границей. Мне присылали какие-то вещи, прислали огромную коробку сухой смеси для малышей популярной европейской марки Blédina. Так я всем всегда и говорю, что мой сын — ребёнок, вскормленный блядиной!"
Как человек сильный, она не боялась времени, а это позволяло играть её любимые игры в долгую. Вдруг МВ потащила меня на блошиный рынок на Порт де Клиньянкур — "Вы что, никогда не были? тогда завтра же!". Блошка эта огромна, кварталы и кварталы ношеных сапог, стога жёванных вилок. Вдруг остановилась посреди мебельного ряда, требовательно захлопала маленькой ладошкой по какой-то лакированной крышке, захихикала, о чем-то бойко засвиристела по-французски. Окликнутый месьё нахмурился, отступил, ухмыльнулся, пытался огрызнуться, подошёл совсем близко, перешёл на воркотание исподлобья — МВ всё стояла крепко и неподвижно. Языка я не понимаю совершенно, так что для меня это был просто балет, но всё равно увлекательный. Помахав месьё ладошкой, Розанова пошла дальше. "Про что вы с ним, МарьВасильна?" — "А, это мы торгуемся за комодик. Он мне отлично в гостиную встанет. Лет пять уже торгуемся, ещё года через три договоримся".
Из шуточек МВ как-то сформировалось довольно идиотское предположение, что, живя во Франции, они с Синявским якобы не знали языка. Ничего глупее себе вообразить нельзя. Живя во Франции они остались участниками и работниками культуры русского языка, продолжая счастливо находиться в едином пространстве Нового мира - Континента - Ардиса - Синтаксиса, не пытались отказаться от себя и стать французами русского происхождения. Это был их культурный выбор, а не бытовое неумение.
Напротив, в бытовом плане МВ была вполне укоренена: "масло надо брать только у бретонок, а ракушки — идёмте, ракушки я всегда беру только у тех вон вьетнамцев". У тех вьетнамцев в гиперфранцузской бакалейной лавке МВ произнесла фразу, которую я потом долго думал: "Глядите, это всё еда напористой нищеты. Чтобы ничего не было, приходилось жрать улиток и каштаны, каждый жёлудь перетирать в кашу, но чтобы из всей этой дряни сделать что-нибудь непременно вкусное, столько приложить старания и сил". В голосе её слышалась отеческая радость: к улиткоядным соотечественникам она относилась, как горделивая бабушка к слегка сопливым, но безусловно талантливым внукам.
Метрах в трёхстах от того комодика на восемь лет торговли МВ вдруг остановилась, как вкопанная. "Мне нехорошо. Срочно найдите воды," — произнесла она голосом командирским. Мы были вдвоём посреди серого и слякотного нигде. Я заметался, рядом каким-то чудом оказался указатель на кафешку, куда я, гордясь своей находчивостью, повёл утомлённую старушку.
"Идите, идите, дайте мне руку," — пропихнула она меня вперёд в дверях. Я вошёл. Высокий шатёр был изнутри весь серебристый, словно обклеенный фольгой от чайных цыбиков. Невдалеке был просто устроенный помост, перед ним во все стороны ряды почти пустых стульев. К микрофону поднялся худой мужчина лет семидесяти и запел под бойкую гитару что-то для моего дикарского уха похожее на Брассанса. В зале поддерживающе покрикивали и тихонько ласково улюлюкали. "Бонжур, мадам!" — замахала с улыбкой узнавания из-за стойки милая барышня и была ответно обласкана. Мужчину на сцене сменила красотка лет шестидесяти, стало понятно, что в зале сидят в основном те, кто собирался выйти на сцену.
"Что всё это, МарьВасильна?" — "А? Хорошо? Вот то-то же! Это одна дама, она была в юности очень известна как певица именно такая вот, шансонье, и она на старости себе купила и построила такое вот место и в нём теперь всё это знаменитое старичьё выступает".
Я никогда не пытался снова найти это место. Я и сегодня асолютно уверен, что она его выдернула из какой-то щели пространства-времени, уж больно этот блистательный цирк, состоящий из бедности, радости, отказа сгибаться перед временем или властями, перед правилами в самом широком смысле, уж больно он был идеальной для неё рамкой и декорацией.
Если рай есть (а я предпочитаю считать, что есть), то для каждого он свой. Думаю, МВ там теперь почти как в Вальхалле: в постоянных битвах с достойными соперниками, окруженная друзьями и соратниками, вместе с Синявским. И всё до самого горизонта сияет чайной фольгой.
Из шуточек МВ как-то сформировалось довольно идиотское предположение, что, живя во Франции, они с Синявским якобы не знали языка. Ничего глупее себе вообразить нельзя. Живя во Франции они остались участниками и работниками культуры русского языка, продолжая счастливо находиться в едином пространстве Нового мира - Континента - Ардиса - Синтаксиса, не пытались отказаться от себя и стать французами русского происхождения. Это был их культурный выбор, а не бытовое неумение.
Напротив, в бытовом плане МВ была вполне укоренена: "масло надо брать только у бретонок, а ракушки — идёмте, ракушки я всегда беру только у тех вон вьетнамцев". У тех вьетнамцев в гиперфранцузской бакалейной лавке МВ произнесла фразу, которую я потом долго думал: "Глядите, это всё еда напористой нищеты. Чтобы ничего не было, приходилось жрать улиток и каштаны, каждый жёлудь перетирать в кашу, но чтобы из всей этой дряни сделать что-нибудь непременно вкусное, столько приложить старания и сил". В голосе её слышалась отеческая радость: к улиткоядным соотечественникам она относилась, как горделивая бабушка к слегка сопливым, но безусловно талантливым внукам.
Метрах в трёхстах от того комодика на восемь лет торговли МВ вдруг остановилась, как вкопанная. "Мне нехорошо. Срочно найдите воды," — произнесла она голосом командирским. Мы были вдвоём посреди серого и слякотного нигде. Я заметался, рядом каким-то чудом оказался указатель на кафешку, куда я, гордясь своей находчивостью, повёл утомлённую старушку.
"Идите, идите, дайте мне руку," — пропихнула она меня вперёд в дверях. Я вошёл. Высокий шатёр был изнутри весь серебристый, словно обклеенный фольгой от чайных цыбиков. Невдалеке был просто устроенный помост, перед ним во все стороны ряды почти пустых стульев. К микрофону поднялся худой мужчина лет семидесяти и запел под бойкую гитару что-то для моего дикарского уха похожее на Брассанса. В зале поддерживающе покрикивали и тихонько ласково улюлюкали. "Бонжур, мадам!" — замахала с улыбкой узнавания из-за стойки милая барышня и была ответно обласкана. Мужчину на сцене сменила красотка лет шестидесяти, стало понятно, что в зале сидят в основном те, кто собирался выйти на сцену.
"Что всё это, МарьВасильна?" — "А? Хорошо? Вот то-то же! Это одна дама, она была в юности очень известна как певица именно такая вот, шансонье, и она на старости себе купила и построила такое вот место и в нём теперь всё это знаменитое старичьё выступает".
Я никогда не пытался снова найти это место. Я и сегодня асолютно уверен, что она его выдернула из какой-то щели пространства-времени, уж больно этот блистательный цирк, состоящий из бедности, радости, отказа сгибаться перед временем или властями, перед правилами в самом широком смысле, уж больно он был идеальной для неё рамкой и декорацией.
Если рай есть (а я предпочитаю считать, что есть), то для каждого он свой. Думаю, МВ там теперь почти как в Вальхалле: в постоянных битвах с достойными соперниками, окруженная друзьями и соратниками, вместе с Синявским. И всё до самого горизонта сияет чайной фольгой.
Немного прикладной геопоэтики от Наташи Бабинцевой. Бросайте всё, подписывайтесь на споменики, готовьтесь к переменам, требуйте невозможного
Forwarded from Балкански шпиjун (Nataša)
Странные сближения
«Искра свободы» Воина Стоича (1971) на вершине горы Космај - хрестоматийный и раскрученный объект, один из самых фотогеничных «спомеников» - меняет настроение и цвет в зависимости от погоды. Издали напоминает не столько «искру», сколько магический кристал. При приближении рассыпается на пять крылатых фрагментов, объединенных общим центром - здесь зафиксированы имена всех городов, откуда в Космајски одред пришли партизаны.
Интересно, что командиром этого отряда был легендарный Коча Поповић. Внук королевского генерала, до войны изучал философию в Сорбонне, тусил с Андре Бретоном и Жаном Кокто, входил в редколлегию Revue Du Cinéma. Вернувшись в Белград, организовал вместе с Марко Ристичем сюрреалистический кружок и журнал «Надреализам данас и овде» («Сюрреализм здесь и сейчас»). Писал стихи и манифесты под псевдонимом «граф», ставшим его подпольной кличкой. После войны по очереди назначался: начальником генштаба, министром иностранных дел и вице-президентом СФРЮ.
«Искра свободы» Воина Стоича (1971) на вершине горы Космај - хрестоматийный и раскрученный объект, один из самых фотогеничных «спомеников» - меняет настроение и цвет в зависимости от погоды. Издали напоминает не столько «искру», сколько магический кристал. При приближении рассыпается на пять крылатых фрагментов, объединенных общим центром - здесь зафиксированы имена всех городов, откуда в Космајски одред пришли партизаны.
Интересно, что командиром этого отряда был легендарный Коча Поповић. Внук королевского генерала, до войны изучал философию в Сорбонне, тусил с Андре Бретоном и Жаном Кокто, входил в редколлегию Revue Du Cinéma. Вернувшись в Белград, организовал вместе с Марко Ристичем сюрреалистический кружок и журнал «Надреализам данас и овде» («Сюрреализм здесь и сейчас»). Писал стихи и манифесты под псевдонимом «граф», ставшим его подпольной кличкой. После войны по очереди назначался: начальником генштаба, министром иностранных дел и вице-президентом СФРЮ.
Forwarded from Балкански шпиjун (Nataša)
Став министром-сюрреалистом, Коча Попович превратил внешнеполитический курс СФРЮ в поэму. Движение неприсоединения, политика открытых дверей - во многом его идеи. Его друг и соавтор Марко Ристич отправился послом во Францию. В момент проведения конкурса на строительство споменика на горе Космај (1969) Коча находился на пике власти и популярности. За формулировкой в пользу проекта Стоича и Медаковича - «памятник подкупает визуальной экспрессией и отсутствием нарратива» - торчат его уши. В 1972 году Попович разосрался с Тито: в знак протеста против чисток либералов хлопнул дверью и не вернулся. А еще он был одним из основателей клуба «Партизан». Вот так должен выглядеть настоящий политик, а не вот эти все насекомые )
Посмотрите, пожалуйста, рождественское обращение Стивена Фрая к Великобритании.
До чего же крут https://youtu.be/G7uUGJhiehM?si=dM6AgdUTwzwyNfGz
До чего же крут https://youtu.be/G7uUGJhiehM?si=dM6AgdUTwzwyNfGz
YouTube
Stephen Fry Addresses The Nation | Channel 4 Alternative Christmas Message
National treasure, Stephen Fry has an important message for the British public during the holidays. In this deeply personal speech, Fry celebrates how far Britain has come in accepting and tolerating difference since his youth. He reveals that growing up…
Forwarded from The Moscow Times
Прочитавших «антимобилизационные» стихи у памятника Маяковскому поэтов отправили в колонию
Тверской суд Москвы приговорил Егора Штовбе и Артема Камардина к 5,5 и 7 годам лишения свободы соответственно. Их признали виновными в возбуждении ненависти или вражды, а также в призывах, направленных против безопасности государства, сообщает ТАСС.
Поводом для возбуждения уголовного дела стало выступление с «антимобилизационными» стихами на Триумфальной площади в Москве во время «Маяковских чтений», которые прошли в сентябре прошлого года после объявления президентом РФ Владимиром Путиным мобилизации.
По версии обвинения, Камардин в стихах призывал «не брать» повестки из рук работников военкоматов, «не подписывать» документы о получении повесток и не ходить в военкоматы. Поэтов также обвинили в возбуждении ненависти, унижении и призывах к насилию в отношении «добровольческих вооруженных формирований ЛНР и ДНР» за фразу «Слава Киевской Руси, Новороссия — соси».
Читать дальше | Подписаться на канал
Фото: Sota
Тверской суд Москвы приговорил Егора Штовбе и Артема Камардина к 5,5 и 7 годам лишения свободы соответственно. Их признали виновными в возбуждении ненависти или вражды, а также в призывах, направленных против безопасности государства, сообщает ТАСС.
Поводом для возбуждения уголовного дела стало выступление с «антимобилизационными» стихами на Триумфальной площади в Москве во время «Маяковских чтений», которые прошли в сентябре прошлого года после объявления президентом РФ Владимиром Путиным мобилизации.
По версии обвинения, Камардин в стихах призывал «не брать» повестки из рук работников военкоматов, «не подписывать» документы о получении повесток и не ходить в военкоматы. Поэтов также обвинили в возбуждении ненависти, унижении и призывах к насилию в отношении «добровольческих вооруженных формирований ЛНР и ДНР» за фразу «Слава Киевской Руси, Новороссия — соси».
Читать дальше | Подписаться на канал
Фото: Sota