Forwarded from Метажурнал (Leta Yugai)
На одном из моих занятий заговорили о стихах для детей, и сразу несколько студентов поделились, что «Идёт бычок качается» вызывал в детстве страх, что это стихи о смерти и невозможности её избежать. Для меня такими стихами, беспощадными в своей лаконичности, были «Три мудреца в одном тазу / Пустились по морю в грозу» (перевод С.Я. Маршака) – «Будь попрочнее старый таз, / Длиннее был бы мой рассказ». Ирония, с которой употребляется слово «мудрец», ребёнку была не понятна (вспомним как персонаж романа «Город Эн» Леонида Добычина читал «Мёртвые души», восхищаясь дружбой двух добрейших людей Манилова и Чичикова, вспомним, как человечество прочитало Сервантеса), поэтому стихи про мудрецов в тазу я воспринимала как текст о неизбежной смерти и о бессилии культуры перед ней.
В оригинале этой потешки есть отсылки к легенде о жителях, делающих абсурдные действия, чтобы убедить антагониста в своей безумности и отвратить его покушения на город («готэмские мудрецы»). Такой вид действия в народных легендах и быличках часто применяется, чтобы отвадить нечистую силу. Например, в славянской традиции если к жене ходит покойный муж или, под его видом, змей, она может устроить мнимую свадьбу брата и сестры или щелкать конопляные семечки, уверяя, что ест вшей. Духи – существа прямые, увидев такое, они сразу понимают, что явились не ко двору, и оставляют псевдобезумную своим вредоносным вниманием.
В стихотворении Григория Кружкова, известного переводчика, в том числе, английской детской литературы и поэта, сюжет о хлипком тазе, несущем по волнам трёх безумцев, накладывается на евангельскую притчу о трёх волхвах. В мультфильме Михаила Алдашина «Рождество» три волхва накануне путешествия с дарами спят под одним одеялом, даром, что цари. Этот образ он, по его признанию, подсмотрел на барельефе маленькой французской церкви. Волхвы в вернакулярном переложении сюжета также триедины и игрушечны, как и мудрецы из детской песенки.
У Кружкова рассказ, наконец, становится длиннее: таз – вопреки усвоенной нами с детства истине – плывёт, плывет: «И как от Марка и Луки. / Вещает нам рассказ, / Волнам и ветру вопреки / Не сгинул старый таз». Более того, после этого таз пригождается для купания чудесного младенца, и после в нём же («золотом шлеме Мамбрина») плывут «Дон Кихот с конём».
В чём сходство между чудесами, лежащими в основе религии, и фольклорным одурачиванием страшного противника? И то, и другое нарушает привычный порядок, вызывает недоверие и непонимание. Но хранит в себе возможности выхода в другой мир, указание на альтернативный порядок. Недаром многие научные и философские идеи сначала принимались за безумные. Как и серьёзное прочтений пародии, буквальное прочтение идиом – «на голубом глазу» не в значении «притворяясь невинным», то есть обман, а в значении «истинно невинном», то есть откровение – создаёт новый мир с другими законами.
Стихотворение в по-детски (и по-английски) простой и загадочной форме утверждает действенность этого средства: против всего, что мнится, блазнит и пугает – ударим прекрасным безумием, оно же мудрость, весёлой верой в безнадёжные предприятия и пением только детских песен на этой грешной земле.
#комментарий_Леты_Югай
В оригинале этой потешки есть отсылки к легенде о жителях, делающих абсурдные действия, чтобы убедить антагониста в своей безумности и отвратить его покушения на город («готэмские мудрецы»). Такой вид действия в народных легендах и быличках часто применяется, чтобы отвадить нечистую силу. Например, в славянской традиции если к жене ходит покойный муж или, под его видом, змей, она может устроить мнимую свадьбу брата и сестры или щелкать конопляные семечки, уверяя, что ест вшей. Духи – существа прямые, увидев такое, они сразу понимают, что явились не ко двору, и оставляют псевдобезумную своим вредоносным вниманием.
В стихотворении Григория Кружкова, известного переводчика, в том числе, английской детской литературы и поэта, сюжет о хлипком тазе, несущем по волнам трёх безумцев, накладывается на евангельскую притчу о трёх волхвах. В мультфильме Михаила Алдашина «Рождество» три волхва накануне путешествия с дарами спят под одним одеялом, даром, что цари. Этот образ он, по его признанию, подсмотрел на барельефе маленькой французской церкви. Волхвы в вернакулярном переложении сюжета также триедины и игрушечны, как и мудрецы из детской песенки.
У Кружкова рассказ, наконец, становится длиннее: таз – вопреки усвоенной нами с детства истине – плывёт, плывет: «И как от Марка и Луки. / Вещает нам рассказ, / Волнам и ветру вопреки / Не сгинул старый таз». Более того, после этого таз пригождается для купания чудесного младенца, и после в нём же («золотом шлеме Мамбрина») плывут «Дон Кихот с конём».
В чём сходство между чудесами, лежащими в основе религии, и фольклорным одурачиванием страшного противника? И то, и другое нарушает привычный порядок, вызывает недоверие и непонимание. Но хранит в себе возможности выхода в другой мир, указание на альтернативный порядок. Недаром многие научные и философские идеи сначала принимались за безумные. Как и серьёзное прочтений пародии, буквальное прочтение идиом – «на голубом глазу» не в значении «притворяясь невинным», то есть обман, а в значении «истинно невинном», то есть откровение – создаёт новый мир с другими законами.
Стихотворение в по-детски (и по-английски) простой и загадочной форме утверждает действенность этого средства: против всего, что мнится, блазнит и пугает – ударим прекрасным безумием, оно же мудрость, весёлой верой в безнадёжные предприятия и пением только детских песен на этой грешной земле.
#комментарий_Леты_Югай