Начали принимать книжки на "Просветитель" юбилейного года. Счастья полные штаны. Редкое чувство, что значит мы работали не зря, раз через десять лет от начала нам приходят такие книжки.

Нет, я понимаю, что это не только мы виноваты, что это заслуга переводчиков, музейщиков, англо-саксонской традиции нонфикшна – всё, короче, понимаю. Но и наш труд вливается в общее дело.

Есть такая премия "Белла", российско-итальянская, учрежденная в память о Белле Ахатовне Ахмадулиной, её дают каждый год за одно стихотворение и за статью о поэзии. Это странная история, непохожая на другие: награждать не "работу всей жизни", не творческую фигуру титана возрождения, а просто один конкретный стишок, который каждый может прочитать и что-нибудь по его поводу почувствовать и подумать.
На самом деле мне очень нравится этот подход, не от величия, а от простоты, от радостей жизни.

В нынешнем году лауреат Екатерина Перченкова, а стихотворение вроде бы вот какое:

"проси дождя, слепой его воды.
сегодня дым — и завтра будет дым
во все сады, печальный и домашний.
сегодня — сад, и свет его глубок.
сегодня — бог, и завтра будет бог,
ещё живой, невидимый и страшный.

во все глаза ещё смотри, ещё:
так холодно, что будет горячо,
как вырастет младенческое солнце.
не трогай, отведи и покажи
вчерашний сад, где яблоко лежит
ничейное, лежит и не вернётся.

так светится, что умерло взаймы,
как будто раньше не было зимы,
как будто золочёное на блюдце.
я буду здесь, а дальше не пойду,
где дерево скитается в саду,
до яблока не может дотянуться".

Больше стихов Кати Перченковой тут: http://magazines.russ.ru/ural/2016/11/ozarennyj-golos-govoryashij-svet.html

#литпремии #белла #екатеринаперченкова #простихи

Екатерина Перченкова, лауреат премии "Белла" 2017 года

Вторая премия в составе российско-итальянской "Беллы" (см. предыдущий пост) вручается за статью про поэта - и это тоже очень круто. Во времена, когда рецепция поэзии свелась к мычанию "а мне нраа / чот ненрааа", каждое развернутое высказывание уже на вес золота. В нынешнем году "Белла" совершенно заслуженно увенчала Илью Кукулина, автора статьи про (вне)историческое время у Ольги Седаковой дял сборника статей про Седакову же. Сборник нормально продается в Амазоне для киндла за шесть, извините за выражение, долларов (пойдите и купите, пожалуйста https://www.amazon.com/dp/B01MUXA0TA/ref=r_soa_w_d ), а статью свою сам Илья реферирует таким образом:

"Основное утверждение этой заметки может быть кратко сформулировано в нескольких фразах. «Старые песни» — цикл стихотворений, создающий образ русской культуры как европейской. Он был начат в 1980 году, когда понятия «русского» (и «особого пути России») и «европейского» в советском общественном сознании (даже в неофициальной его части) все сильнее расходились, и полемичен к стереотипам этого сознания. Для решения этой задачи — синтеза «русского» и «европейского» — Седакова обратилась к диалогу с циклом Пушкина «Песни западных славян», который в 1835 году поставил относительно сходную задачу: создать образ «народности», при котором «русское» становилось бы частью универсального целого — «европейского» и одновременно «славянского». Единственно возможной формой «народности» в этом произведении Пушкина оказывается неразделимое сосуществование «своего» и «чужого»"

Мне, однако нравится совсем другое место из введения к статье: про "ухронию" по аналогии с "утопией". Если утопическое повествование сообщает о некотором месте, которого нет и быть не может, то "ухроническое" разворачивается во времени, которого не может быть по тем или иным причинам.

"Одной из причин «ухронистичности» Седаковой — если пользоваться словом «ухрония», которое ввел французский писатель Шарль Ренувье в 1876 году по аналогии с «утопией», — было особое восприятие времени в советской неофициальной культуре 1970‐х — начала 1980‐х. Оно стало иным, чем прежде: время понималось как предельная категория, ставящая под вопрос понятие современности, казалось бы, слишком политизированное и «присвоенное» советской пропагандой. В эти десятилетия среди российских интеллектуалов стало очень популярным выражение М.М. Бахтина «большое время», введенное в его эссе «Ответ на вопрос редакции “Нового мира”» (1970): ...если значение какого‐нибудь произведения сводить, например, к его роли в борьбе с крепостным правом (в средней школе это делают), то такое произведение должно полностью утратить свое значение, когда крепостное право и его пережитки уйдут из жизни, а оно часто еще увеличивает свое значение, то есть входит в большое время. Но произведение не может жить в будущих веках, если оно не вобрало в себя как‐то и прошлых веков. Если бы оно родилось все сплошь сегодня (то есть в своей современности), не продолжало бы прошлого и не было бы с ним существенно связано, оно не могло бы жить и в будущем. Все, что принадлежит только к настоящему, умирает вместе с ним. Сама Седакова ретроспективно обозначила это «большое время» как время кризиса."

#литпремии #белла #ильякукулин #ольгаседакова

Сайт премии "Белла" не бог весь какой прекрасный, но зато там есть составы русского и итальянского жюри. http://bella-award.ru/ru/main/
Какая ни есть, а всё же польза.
#литпремии #белла

Чтобы немного отвлечься от стихов и не передознуться высоким, предлагаю посмотреть мотивирующее видео "Живи как тихоходка". Великолепный похуизм и коктейльчик в бокале для мартини - лучшее украшение любой цивилизационной катастрофы
https://youtu.be/IxndOd3kmSs

Официальное сообщение: видео про тихоходок в предыдущем сообщении предоставлено нашему телеграфному агентству каналом @geneticsoftheimpossible
Все читайте "Генетику невозможного".

Умер Роберт Силверс (Лёва Оборин в своей нагорькой рубрике приводит три ссылки на некрологи) - один из считанных людей, про которого я всерьез могу сказать "встреча с ним изменила мою жизнь".
В 1997 году его привезла в Москву странная организация "Российско-Американский пресс-центр" (или что-то в этом роде) нарочно, чтобы он рассказал издателям толстых литературных журналов про свой опыт спасения The New York Review of Books, лучшего издания про книги, которое я когда-нибудь держал в руках.
Силверс рассказывал, как они с коллегами обнаружили вдруг, как редеет читатель, как всё труднее привлекать рекламу (а рядом стоящим медиа так просто невозможно), как жизнь уходит из-под ног.

Он был пухлощёкий и респектабельно-округленький, и когда он говорил всё это, смотреть на него было разом и стыдно, и страшно, и интересно. Человек, вздрагивая обвисшими брыльями, рассказывал, как всё, ради чего он жил, умирало на его руках.
Они тогда полностью перезапустили газету - оставив в ней всё самое главное и выбросив ненужное. Они объединились с несколькими литературными журналами (самый известный среди них - Granta), чтобы торговать рекламой вместе, резко увеличив обслуживаемый тираж. Они начали торговать одними и теми же материалами по два-три раза (газета, ежегодный альманах, тематические подборки), стали продавать рисунки своего гениального картикатуриста Девида Левайна на всём подряд - открытки, футболки, толстовки, только что не одноразовые татуировки (только потому, что их тогда еще не придумали). И вошли в новую эру. И дальше их радикально накрыло интернетом, но это уже совсем другая история.

Он был гениальный редактор - хотя бы потому, что когда-то давно понял, что читают про книги не для того, чтобы узнать про книги. Он был прекрасный ритор (нынче надо говорить "спикер"?). Он был настоящий боец. Он бился и выстоял: раз, потом другой, потом третий, а потом вознесся в вечную литераторскую Вальгаллу прямо из боя.
Я (очень-очень средненький редактор полосы "Книги" в Независимой) вышел с этой лекции с мальчиками в глазах и звоном в голове и начал делать книжные издания и проекты. Не всегда такие крутые, как хотелось бы. Но иногда это бывали славные битвы.

Дорогой далекий друг! Вы не знаете меня, а я по-прежнему знаю всё о вас. Спасибо, что были.
https://gorky.media/context/the-new-york-review-of-books-peterburgskaya-krupa-i-voprosy-kontratseptsii/

Катаемся по Франции из угла в угол: поговорили с детской сменой "Марабу" про средневековье, съездили в Париж пожить за углом от Пляс де Вож, сфотографировали Анну.

Вообще, иметь с собой очень красивую женщину практично: ставишь её в произвольном месте и даже совсем туристические картинки становятся настоящим искусством.